К метафизике фона-2

Часть 2. Топологии и множественности

   Начнем с наглядного примера из области т.н. церемониальной магии, продолжая избавляться от необходимости лишних действий.
Любой ритуал предполагает сложную конфигурацию пространства, которое, как известно, всегда лабиринтально. Попробуем почитать книги по обустройству помещения для проведения ритуала  - сразу станет ясно, что сей контекст предполагает очень пристальное внимание к окружению себя вещами, буквально кропотливое, чреватое прилаганием множества усилий для одного только материального пласта работы. И то, что данная практика взята на вооружения из более или менее старых, принадлежащих прошлому книг, т.е. постороннего контекста, грозит такой проблемой. Актуализированная кажимость, о которой говорилось в конце первой части, приходит из ниоткуда, не обнадеживая, не давая точных сценариев обработки себя. Манипулируя же в диапазоне действительного, о-существленного (которым только и является вышеуказанная ритуалистика) мы сразу же перекрываем кажимости... не воздух, нет, то было бы банально. Мы препятствуем вспышке озаренного водорода.
Исходя из приведенного примера тщетна перспектива всех пространственных фигур, будь то инициатические танцы, ритуальные боевые искусства или озорные шаги за горизонт. Карты тлеют и обращаются в прах. Будоража посюстороннюю пыль той стороны горизонта не достичь. Даже самая сложная "одолженная" спираль быстро выпрямляется парадигмой, оставляя сушество фактически при своих. Разрыв дороги,  всегда сущностно единой с местнотью вокруг нее, с точкой невозможности сообщает о том, что дорога не является ее манифестацией, центробежная спираль не совпадает с центростремительной, путь туда - с путем оттуда. Впрочем, и двунаправленности недостаточно - она не описывает в полной мере сложный расцвет манифестации.

Как только вопрос, не удовлетворяясь потенцией собственного цветения, начинает искать ответ, он катастрофически проигрывает. Ведь топика приближения - лабиринт, представляющий собой подвижную Волю Иного, ее сложную динамику. В этом лабиринте взаимоустраняется ученичество и учительство, вечно ищущие - никогда не находят, а нашедшие - никогда не попадаются. По-настоящему проблематично в этой ситуации то, что этот лабиринт всегда при нас, при Точке Наблюдения, это и есть режим принципиальной бесполюсности, радикальной безответности.

Приблизимся теперь к вопросу направлений. Режим бесполюсности метафизически располагает ко множественности, в панораме видимости - гетерогенной и дурной, в деле построения кажимостей - гомогенной, по политеистическому принципу. Ситуативная нестабильность приводит к тому, что один (и Единый) взгляд на метафизику неизбежно ограничивается, тухнет, распадается под давлением привнесенных извне воззрений. Совсем недурно оперировать сразу с несколькими метафизическими системами, причем максимально различными. Допустим, двойственность сменять недвойственностью, демиурго-центризм - архаическим политеизмом и т.д. Каждая ситуация, в которую заносит очередным витком коловращения гермармена, является поводом, причем далеко не только поводом для укрепления детерминационных сетей. В сущности ведь, невозможность спасения - это своеобразное избавление, от ноши конечных решений и окончательных достижений. Вполне достаточно актуального реагирования, вполне достаточно конкретной вовлеченности в процесс приближения, в решения своей предестинации.

Первичность антуража. Головокружительная перспектива образуется тогда, когда замыкается круг кажимостей, где одна указывает сразу на многих, и все они, с одной стороны, являются результатом работы души, с другой - душа является их производным. Это становится совершенно очевидным, если привлечь в дискурсивных целях искусство, например, живопись. Возьмем одну из наших любимых картинок безвестного художника c pixiv (см.справа). На ней изображена Юка Казами, ёкай-покровитель растительности и природных наваждений, могущественных сил вегетации Генсокё. Жестокая и властная, на данной иконографии она представлена как Великая Мать, владычица сущего, объемлющего собой жизнь и смерть, плоть и кости, хтоническое и акватическое, Землю и Луну.
Проблематично представить, что первично: символический и художественный антураж присутствия Благородного Существа, или полюс его активности. Сложноустроенность ткани манифестации предполагает собой взаимопроникновение, это царство подвижной и хищной субстанции, довлеющей полноты, для которой нету пустот и непригодных почв. Стебли прорастают столь же буйно, как и волосы Казами, экзотичные и сокровенные соцветья манят подобно ее вожделеннным прелестям. Мир, открывющийся за спиной владычицы, есть пролонгация ее тела, неудивительно, что она чувствует его как себя. Исходя из легенды, топосом обитания Казами является Солнечный Сад (太陽の畑, taiyou no hatake), но исходя из атрибуции можно сделать вывод о ее селенических, лунарных свойствах.
Стеляться ткани, в ноздри бьет душной смесью ароматов распада и размножения.
Надо всем мерцает светло-фиолетовый туман.

Это импровизированное описание, попытка фасцинации, вполне можно рассмотреть как специфическое преломление Матери-Тьмы, с метафизикой которой единственно предстоит иметь дело в современной ситуации. Недвоственность объемлет возможные противоположности, вибрирует парадигма герметического круга: центр и периферия обоюдно вовлечены и заинтересованы, представляя собою всё. Чистое присутствие.
Но всегда предстоит помнить, что антураж видимости и оче-видности будет несовпадать с антуражем кажимостей. Парацельс писал о том, что всякий переход есть погружение из одной матки в другую. Но поверхностный слой Тьмы, засвеченный в диапазоне от сумрака до искусственных квази-солярных мерцаний, который и являет собой реальность, имеет лишь одну матку, одну зубастую вагину циклопических размеров, чья страшная дыра зияет для каждой рожденной твари. Погружение в нее - дело не просто гиблое, данное состояние уже заведомо присуще рожденным, и потому в средоточии смерти не найти тайного источника жизни. Злополучно обрывается перспектива тайного брака и философского инцеста с Дамой Натурой, материнский функционал, которым первично обладал фон, лишается содержания и остается производной от сил сохранения.

В который раз следует вспомнить афоризм Рембо, что любовь стоит изобрести заново. В этой найденной, первооткрытой ткани присутствия предстоит растворить восприятие, в ней же и произойдет замыкание автономного и проприетарного поля кажимостей. Над каждой из них ведет работу набор субличностей, оперативно-рабочих центров, поддерживающих, насыщающих. Множественность антуражей никак не противоречит их обратимости, как друг к другу, так и незримому центру, абсолютно Иному, чей антураж и ультимативную волю они выражают.