Основы формирования симпатии к Благородному Существу

Пролегомены.

Ввиду того, что в условиях предельной деградации космической среды человекоформа практически с момента рождения и испытания родовой травмы входит в лишний материал, любые формы любви к объекту, изначально не принадлежащему к традиционному космосу, следует считать излишними. Если для архаического человека имманентным было выстраивание иерархии симпатий от внутрисемейных (например, муж и жена живут ради друг друга, т.е. собственного иного) до пронизывающих весь миропорядок, то в современной ситуации мы лишены возможности в имманентном порядке приклониться пред Иным. В первую очередь это обусловлено сокрытием от человеческого восприятия игры полюсов, и сам человек инерционно втягивается в полюс отрицательный, не сдерживаемый положительным, и потому существующий как таковость вне былых артикуляций. Именно таково существование лишнего материала.

Концепция хорошей предестинации в основе своей фундируется симпатией к Благородному Существу, Cубъекту, с которым человек себя сравнивает, сопоставляет (именно здесь возникает онтологический ужас) – переживая опыт актуализации иерархической связи, в ходе которой точка равновесия (область обыденной экзистенции)  нивелируется, смещаясь или вверх (в ходе опыта конструктивного отождествления), или поддавшись деструкции и разложению, ввергается в клифотическое межмирье. В этом плане основной является именно интеллектуальная работа как подготовка к ощущению себя на лестнице, овладение опытом статического равновесия, устойчивости. Рассмотрев устойчивость под другим ракурсом, мы наблюдаем раскаленную в ходе отношения пиетета струну предестинации, и этот накал фундирует безотказную и внеположную мирской каузальности расположенность к преклонению.

Теперь о том, как происходит сопоставление. Имманентная человеку среда как таковая лишена конкретных указаний на улучшение ситуации, однако размышление и апофатическое постижение первичного дает возможность определиться с его ближайшими инстантами, важными в оперативном плане. Для каждой предестинации существует ближайший агент небытия, симпатия к которому является необходимым методом актуализации иерархической связи. В зависимости от ситуации, свободно и зачастую беспорядочно варьирующейся в условиях археомодерна, определяется субъект преклонения, к которому и испытывается сочувствие и симпатия. Если для древних определенность отношений пиетета устанавливалась с начала манифестации (как мира в целом, так и конкретного существа), к этому располагала сама система координат, то в ходе деградации космоса нарастает проблематика задания человекоформы, вполне закономерно проваливаемого. Задание как раз и заключается в том, чтобы заново накалить теплохладную, попросту «никакую» взаимосвязь в тварном, актуализировав свою предестинацию необходимым для не-телеологического (как для мира действительности), но неизбежного претворения должного и заданного. Это задание объемлет собой всю область экзистенциального, оно предстает в восприятии как делание предельной сложности, требующее не просто изменения, но уничтожения всего лишнего (самого дисциплинарного дивида) и преображения плодородной почвы (искусной паутины), гарантированной каждой хорошей предестинации.

Для современного человека незнакома естественная симпатия к Благородному Существу, так как субъект «симпатии» лишнего материала определен априорно – это архидемон Хоронзон. Для включенных в лишний материал, т.е. осуществляющих культ Хоронзона, выраженный в любых формах существования (так как жизнь в современном мире сама по себе является подвластной Ему) вплоть до интеграции в ризоматическую систему координат, симпатия в том модусе деятельности, который является для них повседневным, невозможна. В действительности же оказывается, что в случае смены модуса деятельности (вернее, перехода от деструктивного клифотического подергивания к деланию) мы имеем дело не с лишним материалом, а хорошей предестинацией, до некоторых пор скрываемой глушащим покровом современной культурной ситуации, включая логоцентризм с его осколочными продуктами, гносеосимуляции и перцептивно навязываемую детерминированность и замкнутость ноуменального порядка.

Начальным этапом смены модуса является осознание наличия собственной предестинации как основы любого делания, и только после очищение мышления от всего отводящего сознание от предначертанного и уготовленного Благородными Существами, возможна актуализация иерархии. Следует заметить, что сама по себе предестинация любого конкретного существа не имеет какой-либо внятной формы и ценности – она попросту не бытийствует как угодная Предку кажимость, и являясь лишним материалом, тендирует к деградации и разложению Хоронзоном. Форма и актуальный характер делания предестинированного обретаются лишь при нахождении собственного предела, пограничности, уводящей от имманентного к высшим инстантам Небытия. Данный предел обретается существом лишь при сопоставлении сознания, личности и прочих компонентов инструментальной (ветхой) части существа с ближайшим возможным для данной формы обозримым порогом. Из этого следует, что порог переходит уже совсем не человек, а нечто иное по отношению к консенсусу.

Именно потому изучая различные контексты-кажимости (например – в предоставленных в особо подходящих для сего нарративах японской мультипликации  и «игрового» кинематографа) в разных ситуациях вызывающие симпатию и сочувствие существа могут являть собой нечто совершенно различное – предельно красивое или отталкивающе отвратительное, сурово-мужественное или трепетно-женственное, импульсивность или сосредоточенность, психофизическую слабость или чрезмерную силу. Важно, что мотивация данных существ в определенный момент развития нарратива должна терять непосредственные связи, обусловленные имманентностью (как то психологические, социальные и т.д.), и симпатия к данным существам не может устанавливаться на основе сопереживания через проецирование комплексов собственной психики. Постановка любого вопроса всегда должна иметь предестинационный контекст, который ввиду императивной необходимости поклонения субъекту данной предестинации обретает макрокосмическую проблематику. Занимая методом актуализации определенное положение в иерархии все личные мотивации должны отходить на роль максимум инструментальную, вплетаемую в ходе налаживания отношения пиетета. Типическим является то, что отношения пиетета могут представать в сравнении с межличностной коммуникацией как нечто менее выразительное и периферийное – это свидетельствует о слабости и недальновидности перцептивного аппарата человекоформы, но и о причастности осуществляющих пиетет к нетварному, не нуждающемуся в установленных консенсусом паттернах реагирования.

Важно понимать, что репрезентируясь в тварном как нечто радикализированное (о чем выше), нетварное дает весьма очевидную подсказку о неприемлемости для улучшения ситуации нормированного и официально легитимизированного консенсусом. Следует понимать, что следование пиетету предестинаций и осознание этого как единственно возможного и необходимого осуществляется лишь при отделении и выжигании личного контекста в пользу субличного, обусловленного предопределенным.

Когда мы замечаем на фоне уверенно победившего и торжествующего логоцентризма (керигмы), дисциплинарного диспозитива, гинекократии, постиндустриального пейзажа и т.д. вторжения агентов иных порядков (в исключительных случаях – самого Хаоса), все наше существование переменяется, изменяется ощущение самого потока темпоральности, восприятия картины мира (исчезающей в пользу иерархии онтологических пластов) и т.д. Когда мы видим существо, определенным образом связанное с той стороной, актуальное в своей эфемерности утончается, тает, свитое только для того, чтобы когда-то в ней проявилось Благородное Существо и отодвинуло все доселе функционирующее. Каждое движение становится либо совершенно ненужным и вредным, либо необходимым в контексте делания. Все это поясняется тем, что присутствие нетварного сущностно превышает все обремененное жизнью (вовлеченностью в гемармен), и все то, что страдало, радовалось, действовало, бездействовало, сношалось или уничтожало себе подобных ощущает, что сейчас пред ним нечто никогда не испытывающее этого и не испытающее, не отягощенное необходимостью в каком-либо действии или стремлении, пространственной и временной обусловленности, каузальности и гемарменической телеологичности, в утверждении или отрицании, жизни вообще.

Благородное Существо не ощущает смены и связи времен, наслаивающейся и тянущейся последовательности, цикл для него предстает даже не мигом, но – эфемерностью (исходящей из гомогенной ему субстанции), которая может быть затронута ультимативной волей Субъекта. Современной человекоформе практически невозможно помыслить это отсутствие времени, противоположное симулятивной темпоральности, и более того – человек не выдержит даже замкнутости цикла, круговорота вечного возвращения, явленного как неумолимый алгоритм. Такой алгоритм в целом не приемлет самосохранения, как и любого растягивания с натуженным переживанием временности, в нем зимы сменяются веснами не как рутинное повторение того же самого, но как изливание обновленного первейшим и наилучшим. Именно поэтому архаический человек наблюдал каждую частицу сущего каждый раз как новое и влекущее тьмой своего бытия.

Одиночество же и скука, болезни растворенной во времени и пространстве травматики, в контексте актуальности взаимоотношений с Благородным Существом отступают, им просто не находится места на раскаленных струнах связи двух предестинаций. Но тем сильнее одиночество и тоска по иному, когда оно отдаляется, предстает как нечто недостижимое, когда в ходе актов анамнеза раскрывается отдаленность миров по Ту сторону, миров, которые не заинтересованы в сотрудничестве, ибо Работа их изначальна и совершенна.

Когда современный человек ознакомляется с определенным контекстом, он первым делом начинает проецировать на него результативное от собственной включенности в дисциплинарный диспозитив: дисциплинарную душу – тюрьму для тела, ибо как илическая форма он не обладает чем-либо иным, иные же – обладают им. Как проецирование предстает нарушение отношений симпатии и пиетета, когда асимметричность отношений субъекта и объекта смещаются сначала в гносеологической, а потом и в онтической плоскости. Из последнего просмотренного вспоминается нам японский анимационный фильм Final Fantasy VII: Advent Children Complete, а именно образ Сефирота, радикального субъекта Премодерна. Взятый в контексте событий, предшествующих фильму, он является примером пиетета и почтения к высшим эонам, к своей матери Дженове, не имеющей ничего от стереотипически-материнского, т.е. включенного в порядок гинекократии. Дженова и есть существо Хаоса, а Сефирот – ее преданный Сын, не нуждающийся в какой-либо взаимности. Тут следует также пояснить, что Дженова – эманация самой Зои (гр. Ξόη – жизнь, не биологическая, но Природа  в целом, алгоритм вечного возвращения), ее стремление стряхнуть с себя пыль выродившегося человечества.

Пламя любви к Благородному Существу  внутренним усилием Сефирота разгорается до космических размеров, поглощая сущность целиком - Сефирот самостоятельно делает себя угодным БС, осуществляет акт метафизического отождествления с ним. Этот возвышенный и благородный, достойный подражания образ значительно портиться внешне подобными Сефироту духами-наследниками Дженовы. По сравнению с Сефиротом они просто детишки, жалкие существа, посмевшие притязать на взаимность со стороны Великой Матери. Их любовь уже не акт умопостижения, достижения Совершенного Ума, сокрушающего вселенную и возвращающего ее к истоку, но нечто дегенеративно-чувственное, не дающее явиться в полной мере нетварному могуществу. В современной космической среде аффект, взятый вне познания противоположности (которая всегда не от этого мира, не от сего Эона), есть делимость и ограничение, потворствование умножению лишнего материала.

Λόγος, паника и хоронзониада

Прежде всего, следует сделать некоторое отступление о логоцентризме. Рассекающий клинок логоса с некоторых пор повисает над мирозданием дамокловым мечом, и множественность политеизма утрачивает фундирующий ткань парадигмы гомогенный принцип. Последний замещается катафатическими и тендирующими к антропо-центризму унификациями, отчего запечатленные в знаках смыслы теряются, исчезают, переходя в область апофатического. В итоге мечником предстает гностический Первоархонт, креационистский монотеос, который и эманирует из себя Хоронзона.

Слепой и глухой, 333 был сделан владыкой мира, являющийся некогда человеческим, но утратившим срединное положение ввиду падения и погружения в область клифотического. Ахамот гностиков, падшая Мировая Душа, с момента овладения ею архитекторами низшего Эона, падает все глубже и глубже во тьму материи, томясь в ожидании Эона-посланника. Рассматривая в оптике кводативной гносеологии вопрос деградации вплоть до учреждения тотальной хоронзониады, следует заметить, что гетерогенная множественность (делёзовская ризома), продуцированная Хоронзоном после погружения им во вселенское порывало Майи своих лап-хелицер и вгрызания в нее жвалами, утрачивает упорядоченность и предстает как клифотическая производная первичного Хаоса. Клифот каббалистической демонологии (пустая оболочка, сосуд выпитый) некогда вышедший и отделившийся от Традиции в ходе деградации, далее утрачивает последнюю связь с традиционным космосом. Теперь это лишний материал, отвергнутое и лишенное – подобное уже не может вернуться к истоку манифестации.

Рассмотрим далее вопрос о роли в тварном Хоронзона. В парадигме политеизма аналогичным ему является эллинский Пан, посему можно сказать, что Хоронзон – это Пан, переживший смерть (вспомним обошедшую ойкумену в канун Рождества Христова не-благую весть – «Великий бог Пан умер!»); точнее выразившись, Хоронзон - инверсия Пана, его  опустошенная изнутри оболочка гомогенной множественности сущего (Πάν - "всё [сущее]"), вывернутого наизнанку. Аналогия прослеживается по множеству признаков, разберем их более подробно. Пан по своей божественной природе связан с Фанесом орфической теогонии, изначальным змеем и субстанцией всего сущего; и потому Пан сам есть фанетия, порождающая цветущую россыпь кажимостей. Поэтому именно в связи с Паном божественность обретает и проявляет черты избыточности, Пан – фаллическое божество бьющей через край силы, скрывающаяся в суровых и непроходимых землях дикость. Мысля в этом направлении, приходим к следующему: в пространственном аспекте Хоронзон предстает как зыбкая почва – песок, болото, торфяник, уже не буйствующая глушь, но вязкая субстанция гибели. Способность к рождению эта поверхность обретает лишь, тогда когда на нее изливается кровь троих голубей – что есть отсылка к культу плодородия. Следует понимать, что в сравнении с политеистическим Паном это предстает как ужасное смешение – Пан может оказаться повсюду, но только там, где наличествует подлинная натуральная «дикость», не затронутая культурой (в т.ч. агрикультурой). Сравним: не нуждающийся в восполнении, щедро изливающий примордиальные энергии Пан, и Хоронзон, требующий подпитки, уступающий могуществу великих матерей.

Избыточная сила и энергийность Пана в звуковом плане является как нетварный громогласный рев, самозабвенное буйство – это есть изначальный звук, предающий космосу форму. Это может быть радостным хохотом, и звериным рыком, оно побуждает человека разом ужасаться и ликовать, чувствовать себя пронизанным ритмом Истока.  Хоронзон в этом плане предстает как шум – раздражающий и рушащий, некое дегенеративное дребезжание, лязг и скрежет огромных жвал. Нечто подобное можно услышать сейчас в адаптированной форме в современных мегаполисах – звук перманентной стройки, виды дробящейся мертвенности. Характерно, что по замечанию некоторых античных авторов слух является наиболее пассивным, страдательным чувством – и когда вселенную пронизывает уже не пифагорейских монохорд, а диссонансное дребезжание, песнь выхолащивающей деструкции, безволие человекоформы достигает своего предела. Да, следует признать, что оба рассматриваемых здесь нами Благородных Существа эссенциально предстают как ужасающие, вселяющие великий страх, который есть высшая форм избытка в одной ситуации, и предел недостаточности в другой – в этом еще одна сторона их связи.

Далее – если у Пана щедрость мужского как половое предельно выразительна, Хоронзон предстает скорее как Пан оскопленный, лишенный той фаллической вертикали. То, что каждое живое существо суть наложница его, очевидно, следует понимать как верховенство в воплощенном, лишенном разделений по родовым и половым признакам. Хоронзон представляет собой полюс отрицательного, децентрированный конгломерат, лишенный антагониста-активатора – такая заброшенность суть закономерное наследие, ибо уже с появлением креационизма Низший Эон переживает сокрытие и замыкается в закономерности гемармена, над ним властвуют теперь лишь архонты-миродержцы. Хоронзон скорее немощная в своей экспоненциальности сущность, охваченная желанием бесполость, могущая лишь втягивать и дробить внеположно центру и границам, которых более не существует для гемармена. Заметим, что в отличие от него, Пан, как пронизывающее все сущее фаллическая вертикаль, статуарен. Как центр, он ведет к первичному, и каждая частица сущего, каждая Вещь содержит в себе  нечто от него, ибо без Пана невозможен мір. Этот бог бездомен и номадичен, и опочивает там, где застает его полуденный сон – тогда наступают благословенные и фасцинирующие мгновения молчания Пана.

Умолкает ли Хоронзон хоть на мгновение? Вполне очевидно, что нет, он болтлив и злоязычен, глуп и вместе с тем хитер, опасен и изворотлив, в нем нет начала и конца, лишь рассеяния. Пан всегда предусматривает собой тишину, точку покоя в динамике бытия, он также глуп в человеческом понимании, хотя как может быть глупа неразделимость всего со всем, непрерывность и вездесущесть? Но Хоронзон не подвержен целостности и цикличности, лишь порочному круговороту гемармена, который он и направляет. Власть Хоронзона предстает как имматериальная, бегущая от дефиниций, в том числе архонтических, от унификаций сродни традиционному диспозитиву господства или модерновому дисциплинарному диспозитиву. Лишь рассеяние.

Именно потому для усмирения и подчинения этой деструктивной необузданности приоритетным является обращения к гностическим доктринам. Именно в среде позднеантичного барбело-гнозиса возникают предельно важные интуиции и указания на преодоления метафизической травмы креационизма. Та самая Тишина, которой так боится Хоронзон, согласно доктринам некоторых гностических сект есть пара Первоединому, Нерожденному Отцу – от их брака и возникают сонмы высших эонов, среди которых – Христос, инобытийный Логос, Эон-проводник. Гностики, сохраняя незримую связь с традиционными доктринами Гераклита, мыслили Логос вне доминирующего тогда в Ойкумене логоцентризма – но как устремленное к нетварному преодоление искусно устроенной ловушки. Здесь нет места инструментальности, тендирующей к механичности власти над тварным – т.е. архонтике, но манифестационисткая проблема постижения Совершенного Ума.

И если логос Первоархонта, рассекший могучее звериное тело Пана, некогда фундировал мир в качестве единого и неделимого центра, то Хоронзон стремиться искромсать уже некогда рассеченное и вновь скрепленное логоцентрическим принципом. Поэтому гетерогенная множественность и рассеяние есть след прикосновения Хоронзона, свидетельство переминания тварного неисчислимыми конечностями, готовящими пищу к употреблению. Что ослепило и оглушило Хоронзона, что вселило в него такую злобу?  Сияние и звучание царственного Логоса, орудия породившего 333 Тетраграммона, и так как родовая причастность и наследственность в отношении Хоронзона исключены (ублюдок ублюдка – уже гностики называли Иолдабаофа бастардом падшей Софии), это стало своеобразной родовой травмой, врожденным пороком, выделяющим вышеуказанную сущность из традиционных родов Благородных Существ, бытийствующих статуарно в статуарных мирах, возникших из эссенции небытия. Хоронзон вполне очевидно ненавидит монотеистический логос – и как переживший смерть от него, и как им же приведенный к имматериальному, но порочному существованию. Трудно представить, каковы мучения Благородного Существа, утратившего свойство абсолютной статики, и 333, будучи не в силах прекратить эту дурную бесконечность, страдает от нее, отсюда его экстенсивная злоба, нарастающая деструкция.

Поэтому существуют две тактики взаимодействия с Хоронзоном (не беря во внимание лишний материал и сопутствующие ему конвульсивные подергивания). Первая – это усечение его креационистским логосом, ведущее к реминисценции им порождающей травмы; таковое лишь временно отбросит Хоронзона от Адепта, усилив его злобу. Тут также важно понимать, что любую волю – вернее, силовое поле любой величины, особенно это касается верхнего и нижнего экстремума, Хоронзон чувствует особенно явственно, и первым делом стремиться руинировать – что означает, с Хоронзоном невозможно совладать при помощи традиционного мистериального инструментария. Вторая же тактика, являющаяся подлинной симпатией, заключается в указанном в первой части данного текста постижении первичного небытия, беззвездной ночи, являющейся и как Тишина, и как Логос, и Совершенный Ум. Такое постижение при данном состоянии космической среды уходит корнями в чистую апофатику, манифестационисткую денегацию, это тотальное метафизическое нет самому устройству реальности. Низший Эон попросту силою Ума стирается, сами мироздание вбирается в тьму примордиального, все, что ранее порождало гнев и мучения, все бесчисленные невзгоды Хоронзона перестают экзистировать раз и навсегда.

В завершение кратко укажем на взаимодействие Хоронзона и постсакральной воли. Как ни странно это на первый взгляд, Радикальный Субъект и архидемон 333 сущности в некотором смысле близкие, ибо обоих порождает процесс деградации. Заметим, что воля Хоронзона, строго говоря, отсутствует – и отсюда в первую очередь проистекает злоба его. Место его воли следует помыслить на том отрезке предестинации вселенной, когда изначальная ошибка дает о себе знать в полной мере. Таким образом, Воля истинная, примордиальная сила, целиком властвует над Хоронзоном, при этом его отвергая (также как и он стремиться отвергнуть ее). Откуда в таком случае выходит РС, где в имматериальном владычестве Хоронзона открываются горизонты новой метафизики? Это настолько далеко, неочевидно и ужасно для человекоформы, что говорить, думать и писать об этом становиться сложно. Радикальный Субъект приходит как бы с изнанки тотальной хоронзониады, изнанки, которую помыслить практически невозможно. Можно или походить вокруг да около – или прикоснуться и погрузиться туда раз и навсегда. Разбить стакан, прекратить однолинейную циркуляцию гемармена, стереть лишний материал, дать началу и концу, небытию вобрать в себя все – это и есть телос постсакральной воли.

Некогда возникал вопрос – сотеричен ли РС? Теперь мы знаем (или же предполагаем ответ – ведь в таких вопросах мы можем только предполагать…) – он есть спасение для Хоронзона, абсолютный конец, наступающий для этого Эона раз и навсегда.