Три экстрима.

Все три киноновеллы крайне характерны в плане репрезентации культурного пространства трех дальневосточных стран – Японии, Китая и Южной Кореи. Наибольшее впечатление производит сделанный в традиционном ключе «Ящик» Такаши Миике. В нем невероятно красиво заново обыгрываются известные ранее премодерновые темы – зловещий характер публичного представления, неразделимость близнецов и месть духов. Последнее здесь проявляется как восстановление изначальной цельности, неразделимости двойни – будучи зачатыми от единого семени, судьбы их связаны как при жизни, так и в посмертии. Глава труппы в этом смысле – агент Инобытия, он исправляет последствия разрыва, не содержащего в себе инициатических смыслов. Смысл сна в традиционном понимании выражен очень верно – он не контрастирует с реальностью и является противоположным ей, сон и явь неразделимы, также как физика и метафизика. Совершенность эстетических форм происходящего завораживает и создается впечатление, что даже в японском кинематографе такие вещи встречаются не слишком часто.
Просматривая «Пельмени» сразу вспоминаются слова Евгения Всеволодовича Головина о кроящихся в происходящем черномагических смыслах. Нескучное повествование об ужасах гинекократии в современном Гонконге, дегенеративной магии и антропофагии. Косметика современных женщин в известном смысле является примером использования первой, но в «Пельменях» вопрос поставлен решительней. Восстановление молодости центрального персонажа (бывшей актрисы) требует обращения к даосским алхимическим практикам, точнее, к их весьма второстепенным аспектам – использованию тел человеческих зародышей. В конечном итоге женщинам воздается поделом – знахарка пускается по миру, а актриса совершает поедание собственного плода – плоти ее и крови. Доброй перспективы во всех смыслах это уж точно не сулит.
"Снято!" хороша тем, что очень четко демонстрирует разницу между коллективизмом (пост)традиционного общества и индивидуализмом общества дисциплинарного. Если первые две новеллы выраженно социальны, то в последней появляется четкое разделение на жизнь социальную и личную. Квартира кинорежиссера – этакий потребительский рай, царство эклектики, заканчивается же все адом (в представлении почтенного семейства). В нем выражены сугубо социальные и материальные страхи, ведь подлинному археомодернисту навряд ли пришло в голову подобное развитие событий – бессмысленный и беспощадный неудачник, мстящий своему добродетельному работодателю. По-азиатски изощренные издевательства над мещанской психикой заканчиваются для нее плачевно – она попросту разрушается и режиссер сходит с ума (тут надо вспомнить, что критерий психической здоровости/нездоровости в сфере Предания попросту отсутствует).